Беспокойства
Я не могу сказать, что очень люблю свой университет. Учеба, бывает, совсем не дается, как рыба, выскальзывает из рук. Но есть то, что уже надежно меня прикрепило к этому комплексу величественных зданий — мои друзья. Вернее, мои новые друзья, так как я оставил свой родной городишко и все старые связи более чем в трехстах километрах позади.
Нельзя сказать, чтобы прямо все окружающие стали моими друзьями. С кем-то я просто жил в одной комнате, кому-то не всегда искренне улыбался… Но большинству я все же мог довериться и был готов с радостью помочь, причем практически в любых масштабах — хоть картошки начистить, хоть технический английский объяснить.
Обычно я сижу на первой парте, причем один. Впереди — потому что вижу плохо. Один — потому что нас семнадцать человек. Число это, как сказали калькуляторы, нацело не делится, а садиться «Камазом» — по трое — неудобно, да и не разрешено.
Подходила к концу рабочая пятница, а с ней — и физика, четвертая лента. Мы уже совершенно отупели от обилия формул и лишь механически переписывали новые, щедро иллюстрируя их графиками и картинками.
Позади меня сидели девчонки — Оксана и Наташа. Они почти всегда были вместе. Краем глаза я заметил, что Ксюша уперлась лбом в парту и закрыла глаза.
— Как же мне плохо! Я сейчас умру, наверное.
Через полминуты она уже вполголоса, чтобы физик не услышал, смеялась над шуткой Ивана. Дурака, естественно. Помнится, недели две назад (да, точно, тоже на физике) она произнесла подобную фразу. Тем же краем, но уже уха, я услышал фразу «Международный женский день». Так как октябрь уже подходил к концу, то коту понятно, что она не восьмое марта праздновала.
Ее настроение все так же менялось: она то опускала голову вниз и закрывала глаза, то нервно грызла карандаш.
Замечательная традиция давать звонок перед началом и в конце перемены в нашем корпусе почему-то не прижилась, поэтому студенты первое время поглядывают на часы, а потом уже на биологическом уровне безошибочно знают, когда пора говорить: «Остановите пленку, это кино я уже смотрел!». Одна из моих толстых тетрадей упорно не хотела залезать в рюкзак, поэтому я немного задержался, из-за чего и услышал вопрос Наташи, адресованный подруге: «Что с тобой?». Оксана ответила: «Живот. После физкультуры». Подхватив сумки, они вышли. Я еще немного задержался в студенческом совете — все пытались навесить на меня общественную работу, но я не поддавался. Отпустили с миром, но пообещали, что в следующий раз я так просто не отверчусь.
От нашего корпуса до общежития — пять-семь минут ходьбы. Желтели листья на деревьях, они же, но уже более грязные и затоптанные, устилали асфальт. Еще не пришли холода — градусов пять выше нуля. Небо — серое и неподвижное, со вкраплениями более темных и почти белых полос. Прохладный ветер напоминал о том, что задерживаться на улице нежелательно. Нужно идти домой и пить чай с баранками, которых у меня все равно не было.
Дорога с одной стороны подчеркивалась учебными корпусами и неким подобием завода, из окон которых постоянно вылетало старое компьютерное железо, а с другой моим спутником была замороженная на начальном этапе стройка (еще один корпус) и обширная пустая территория — не то заготовка под стадион, не то гоночный трек в миниатюре. Вот десятый корпус, в котором я буду учиться через год. Вот он с тылу — а перед нами открываются ломаные формы седьмого общежития, напоминающие две буквы «Т», соединенные под прямым углом и немного проникающие друг в друга. Сразу же видна наша «пятерка» и большущий недострой, обещающий когда-то стать чем-то поистине грандиозным. У общежития я увидел грузовик, присутствие которого тут же подняло мне настроение. Зеленый «ГАЗ-52», развернут мордой на выезд. Это мой дядя Павлик. Интересно, что он тут забыл? Я даже невольно чуть-чуть ускорился и вытащил телефон из кармана.
Разгадка нашлась тут же, перед турникетом. Мой дядя оживленно разговаривал с охранником нашей шараги.
— Какие люди! — сказал мне он, пожимая руку. — Привет! Представляешь, приехал по заказу — а встретил Иваныча! Мы с ним когда-то в транспортном цехе работали.
Я поздоровался и с Иванычем, после чего пошел к себе в комнату. Мне не давала покоя Ксюшина болезнь.
Она была одной из тех девушек, взглянув единожды на которую, полностью пропадаешь в ней. Всегда хочется быть чем-то для нее полезным, хоть в мелочах. Сумку поднести. Защитить от орды хулиганов. Раскрыть пакетик с семечками. Естественно, если бы я мог как-то ей помочь, то сделал бы это.
Пока включал электрочайник и открывал холодильник, все время думал о ней. Две недели назад — «праздник». Мне сложно судить, так как у меня нет этих органов, но случаи бывают болезненными и не очень. Прошло время — приблизительно половина цикла. Физкультура. А, глупости! Может, это только дисбактериоз или что-то другое кишечное. Желудочное, печеночное… Живот большой, в нем разве что уши не могут болеть.
Я все же решил сначала поесть, а потом уже играть в доктора Хауса. Макароны и домашние отбивные, но все же не стал дожидаться, пока чай остынет до нужной мне температуры — и побежал на два этажа ниже, к подруге (да, ее я мог так называть, потому что она была… Как бы это сказать? Своей в доску). Традиционный для меня стук в дверь — удар-пауза-два коротких — ждем ответа. Раздалось тихое «Да!», и я вошел.
Их комната была аккуратной, не то, что наша, где на обеденном столе мало места из-за грязной посуды (хорошо хоть, что не я основной ее источник). Ксюша, свернувшись клубочком, лежала на своей кровати, накрывшись одеялом.
— Извини, я пока не могу встать. Сейчас вот, отпустит немного…
— Что с тобой? — спросил я нейтрально, издалека, общей фразой, поглядывая на светло-голубые занавески. Чувствуется, что все-таки женская комната — у нас желтые, из советских еще запасов, цвета «вырви глаз».
— Живот, — тут она зажмурилась. — Голова еще… Ну, не совсем кружится. Но как-то нехорошо.
— Когда ты это заметила?
— Сегодня. После физвоспитания.
— Э-э, мать, — сказал я. — Да ты что-то побледнела! Ну-ка, дай мне руку.
Она недоверчиво протянула руку из-под одеяла. Не надо было иметь медицинского образования (которого у меня и так не было), чтобы понять, что пульс участился. Даже у меня. Впервые я настолько приблизился к ней — и духовно, и физически.
— Где конкретно болит? — спохватился я.
— Справа…
— Аппендицит?
— Да вырезали уже три года назад.
— Ладно… А теперь скажи-ка, только честно — это важно. Когда началась последняя менструация?
Она немного покраснела, потом отвернулась к стенке и тихо сказала:
— Пятого числа.
— А длину цикла своего знаешь?
— Двадцать восемь, — еще тише.
— Кровотечение есть?
— Нет.
— Может быть, к врачу? Я с тобой поеду.
— Не надо, нет. Просто выспаться надо хорошо.
— Как думаешь, это что-то женское?
— Возможно. Мне всего лишь отдохнуть надо, правда.
Я посмотрел еще раз на нее, глубоко выдохнул, а потом бегом припустился вниз. Как и следовало ожидать, дядя внизу уже гонял чаи с Иванычем.
— Паша, мне срочно нужна твоя машина! Дело государственной важности!
Дядя мне давно и сразу сказал, что не потерпит к себе обращения «Дядя Паша».
— Ого! И что же такое?
— Да у подруги моей по женской части проблемы, надо в больницу ее, и побыстрее!
— Может, «скорую»? — спросил он, переглянувшись с охранником.
— Нет, это уже лишнее. Дя, ну дай машину!
— Эх, — вздохнул он, — разве что для спасения прекрасной незнакомки. У тебя два с половиной часа, и чтобы через это время машина стояла на том же самом месте. Принимай: техпаспорт, страховка, ключи.
— Спасибо! Вот ты сейчас даже не знаешь, как мне… Ей… Помог!
— Давай уже, герой! Явно же в кафе собрались…
Но я его уже не слышал и стремительным «Корветтом» взлетал на шестой этаж. Наша комната — как «Мазда», обладает номером 626. Вытащил из стола свои права на грузовик, перепроверил карманы — деньги, телефон — и рванул вниз. Встал перед дверью, зашатался, в глазах потемнело — набегался, черт возьми. Искривление носовой перегородки доставляет массу неудобств — например, воздухом я не всегда нормально обеспечен. Немного отдышавшись, постучал и ворвался в комнату. Ксюша жила в «Москвиче» — 412-я.
— Вставай, быстро!
— Что? Куда, зачем?
— В больницу поедем.
— Вить, не надо, что ты…
— Собирайся, поехали! Я не позволю тебе оставаться в таком состоянии. Это может быть очень серьезно!
— Но…
— Никаких «но»! Ксюша, послушай меня хоть раз. Лучше съездим на диагностику, чем потом будем кусать локти. Я-то знаю! С детства слышу слова «эрозия» и «кольпоскопия».
Она нехотя откинула одеяло, все еще, видимо, надеясь, что я отстану. Но как раз этого-то я и не собирался делать. Я прекрасно знал, какие опасности могут грозить женщине, если она запустит такую болезнь. Ксюша выразительно посмотрела на меня, взяв джинсы в руки.
— Я понял. Сейчас выйду.
Встав за дверью, я наконец-то смог отдышаться. Почему-то в присутствии Оксаны мое дыхание словно бы перехватывалось плоскогубцами, а после забегов по лестницам я и вообще не чувствовал земли под ногами. Встав вплотную к выкрашенной синей краской стене, я стал усиленно вентилировать легкие, отирая пот со лба.
Вскоре она вышла, слегка согнувшись. Закрыла дверь, измученно улыбнулась и сказала: «Ну, и куда ты меня хочешь повести?» Я взял ее руку.
— Хуже, лучше, так же?
— Так же. Живот болит. Давит.
— Ладно, спускаемся. Не спеши.
Мы пошли по лестнице. Вот он кусок котлеты — три дня уже валяется.
— Ты тепло оделась?
— Конечно. Куда мы едем?
— В студенческую поликлинику. К врачу. Мне не хочется, чтобы с тобой что-то случилось.
Оксана вдруг тихонько вскрикнула, остановилась и схватилась за правый бок.
— Что такое? — я тут же взял ее обеими руками.
— Сейчас… Уже лучше. Ударило немного. Пойдем.
Перед выходом встретился дядя. Он мимолетом посмотрел в нашу сторону и загадочно улыбнулся.
— На чем поедем? На трамвае или автобусе?
— Бери выше! Персональное авто.
Я открыл перед ней одну дверь, потом вторую. На фоне серых зданий, бетонных плит соседнего недостроя и такого же неба ярко выделялся «ГАЗик» с кабиной цвета «лиана».
— Это — наше транспортное средство? — скептически спросила она. — Кажется, твоя мечта сбылась.
Я с первых же дней прихода в университет основал культ и религию, основанную на советских грузовиках. Все знали, что я на них немного сдвинут, а в трудные минуты, когда с учебой были проблемы, я заявлял, что заберу документы и стану водителем самосвала. После этих магических слов обычно все налаживалось, и мечта снова откладывалась в долгий ящик.
— Да, прошу любить и жаловать. «ГАЗ-52», бензиновый. Машина моего дяди. У нас чуть больше двух часов, поэтому надо делать все по возможности быстро.
Я открыл дверь и помог ей залезть, после чего занял свое место в кабине. Грузовик этот я знал досконально — такую же модель мы осваивали на уроках автодела в школе, из-за чего и получили права на управление такими машинами.
Ключ на старт! Передача — выключить. Сцепление — держать. Во-первых, дополнительная подстраховка — а вдруг все-таки какая-то да включена в коробке? Во-вторых — я дополнительно осваивал отцовский «Ниссан», а тот не хотел заводиться, если сцепление не выжимали. В-третьих — меньше нагрузка на стартер, так как ему уже не надо крутить первичный вал. У стартера ножной привод. Нажал и держу.
Бжх-бжх-бжх-ГРРРРЫНННН!
Завелся. Рядная «шестерка» — ни с чем не спутаешь. Теперь — передачу.
Кхххррррр!
Это первая у нас так включается — не синхронизировано же ничего. Ручник — снять. Нет, зараза, не хочет. Значит — сначала немного потянуть на себя, как бы еще затягивая, а потом уже жать кнопку. О, отпустило. Поехали! Тут же кручу руль вправо, чтобы не въехать в композицию из трех высоченных берез, растущих рядом, а потом влево, так как физику мусорных контейнеров еще никто не отменял. Тормоз, почти до полной остановки. Дорога впереди ниже, чем уровень тротуарных плит перед общежитием. А мой нежный груз нельзя трясти.
Грузовик медленно перевалился через бордюр и встал на путь истинный, оглашая окрестности воем первой передачи. Справа проплыло соседнее общежитие, после чего мы сделали два правых поворота и оказались на главном автомобильном тракте, который идет через всю территорию университета. Улица Научная, почти самый ее конец, то есть начало… Впрочем, это не имеет решающего значения. Еще метров двадцать — и мы уже на улице Казакова. Пропустил три машины — и газу, вперед!
Небо успело полностью стать серым, будто бы в любой момент мог начаться дождь.
— Ну, как оно? — спросил я Оксану, переходя на третью передачу. Впереди плелся «ЗиЛ»-фургон, но обогнать его не получалось из-за узости дороги.
— Ты про меня или про машину?
— Да про вас обоих.
— Мне очень жарко… Душно здесь.
— На самом деле, здесь прохладно. Я не взял шапку — а совершенно зря. Постарайся дышать ровнее. Все будет в порядке.
Перенеся руку с вибрирующего рычага коробки передач на ее ладонь, я заметил, как она слегка улыбнулась, склонив голову и закрыв глаза. Она провела языком по верхней губе и слегка поморщилась, после чего сжала правую руку в кулак. Ногти впились в ладонь, кожа сильно натянулась. Оксана медленно разжала руку и взялась за металлический поручень впереди. Я качнул головой — и так делаю все, что могу. Впереди идущий фургон наконец-то прижался вправо и остановился, я же увеличил скорость.
Вот и светофор, регулирующий перекресток на проспекте Гагарина. Напротив нас — автозаправочная станция. Я автоматически глянул на указатель уровня топлива — в порядке. Зеленый загорелся. Давай уже, «Лексус» полудохлый, проваливай быстрее! Не понимаешь, что ли? Так, слева никого, справа — далеко. Ходу налево!
Сцепление тут то еще — демпферов или нет (диск с «пятьдесят первого» «ГАЗона»), или они уже вышли из строя. Машина начала движение скачкообразно, а рычаг коробки, угрожающе прыгая, так и стремился нанести тяжкие увечья. Вот мы, наконец, и на проспекте. У него по две полосы для движения в каждом направлении, разграничиваются они неестественно зеленым газоном и елками. Шел хорошо, на четвертой, пока впереди, на самом краешке пешеходного перехода, не показался человек. По Правилам — пропускать. Я, естественно, замедлился, но помеха не спешила.
— Тетя, ну давай быстрее! Нет, блин, она еще и по телефону говорить успевает!
И лишь когда машина почти встала, пешеход (пешеходка, вернее), двинулась. Очень выводят такие, особенно, когда спешишь. Скоростной режим я не нарушал, но и тащиться на второй передаче в мои планы не входило. Зато смог вдоволь насмотреться на огромное здание из синего стекла — это наш первый корпус с историческим и филологическим факультетами. Впереди, недалеко от ДИИТа, показалась машина Госавтоинспекции. «Вот вас-то еще не хватало!», — подумалось мне. Оксана сидела молча, прикрыв глаза. Я уже нащупал все нужные документы, но милиционеры на нас не обратили внимания. Значит, путь продолжается.
После пересечения с улицей Лазаряна с дороги исчез разделительный газон, уступив место традиционной двойной сплошной. Вокруг мельтешили цветные автомобили, подрезали и сердито сигналили друг другу маршрутки.
С выезда от торгового центра «Материк», перед нами, грубо нарушая все правила, выскочила ВАЗовская «четверка», даже без намека на попытку уступить дорогу. Я вбил педали тормоза и сцепления в пол и нажал сигнал, одновременно уходя в сторону.
— …р-р-рас! — начало слова удачно заглушил собой грохот ливневки, на которую влетел грузовик.
Ксюша осуждающе покачала головой, а я включил ближний свет фар — чтобы всякие идиоты по типу этого видели нас заранее. Ведь вполне же могли войти в корму! Хоть и не виноваты, а приятного мало.
Улица Баха (академика), пересекая проспект, становится улицей Телевизионной. Слева от нас — университет внутренних дел, в той же стороне, чуть дальше — Аэрокосмический центр. Навстречу прогремел толстый зеленый тролль, уцепившись штангами за провода. Гривна пятьдесят — проезд что в трамвае, что в троллейбусе. Метро — две. Кстати, метро у нас самое короткое в мире — почти восемь километров и шесть станций. Переулок Фурманова и Медицинская улица промелькнули справа, Феодосиевская — слева, Глобинская — справа. Впереди уже показалась густая паутина проводов и брусчатка с трамвайными линиями. Улица Чернышевского, Нагорный рынок, торговый центр «Варус». Нам сюда, направо и немного по прямой. Главное — не пугаться гремучих трамваев.
— Понавешают тут дряни всякой, — прокомментировал я знак 3.18.2 с табличкой 7.5.1, запрещающие нашему грузовичку поворот налево, на улицу Писаржевского. Штраф за нарушение мог хорошо ударить по карману (вилка в 255-340 гривен), но я в тот момент совсем не думал об этом. А другие вообще пьяными за руль садятся. Такие дела.
Архитектура здесь уже другая — старые, возможно, даже довоенные, здания мирно уживаются с современными гигантами из стекла, бетона и кремово-желтых кирпичей. Небольшой спуск, поворот направо, еще спуск — и вот она, студенческая поликлиника. Улица Гусенко, 13. Площадка перед зданием размечена для парковки, но «ГАЗ» — машина негабаритная, поэтому я занял два места. Ну, так получилось, я же не хотел. Ручник-заглушил-передача — и иду наружу, принимать в свои руки «груз». Ксюша стала немного бодрее, даже распрямилась. Полчаса ехали примерно.
— Вот, мне уже лучше. Может, обойдемся?
— Зря бензин, что ли, жгли? Тем более, что стоим перед самой больницей. Давай, ходу. Я буду рядом и оплачу все, что надо.
Больница — двухэтажное здание в лучших совковых традициях — например, обилие декоративных элементов, сделанных из толстой стали, словно бы из танковой брони. А вот дверь уже наполовину стеклянная, под «евро». Меняли недавно — еще не отштукатурили вокруг, да еще и монтажную пену видно.
Слева — коридор, где находятся кабинеты врачей. Терапевты, офтальмолог, стоматолог… Впереди — лестница в цокольный и на второй этаж, а так же кофейно-чаевой автомат. Чуть правее — окошко, где ставят штампы на каждой полученной справке. Совсем справа — регистратура.
— Талончик взять? — спросила Оксана.
— В печку, у нас экстренный случай. Давай, поехали.
По широкой лестнице мы поднялись на этаж выше, прошли по длинному коридору с потертым линолеумом и остановились у отгороженной ажурной решеткой части. «Женская консультация».
— Если за что-то понадобится платить, то я это сделаю, — сказал я.
— Спасибо, это уже лишнее.
Ксюша постучала в дверь с табличкой «Гинеколог», вошла, а после чего исчезла. Я сел на подоконник и стал смотреть на улицу. Прошло минут десять, но ничего не менялось. Улица Олеся Гончара была необычайно скучной — машины ездили редко, а все, что попадались, были какими-то невыразительными.
— Молодой человек! — позвали меня. Женщина лет сорока в белом халате с пышно-пудельным разлетом прически вышла из кабинета, в котором скрылась Ксюша.
— Здравствуйте, доктор. Как она?
— Все в порядке, не волнуйтесь. Небольшое кровотечение, угрозы здоровью нет. Пусть немного отдохнет в больнице, с недельку, а потом снова в бой.
— Куда ехать?
— Я уже вызвала машину. Каким бы Вы героем ни были, но, как я поняла, привезли Вы ее на грузовике. Сами знаете — это не санитарный автомобиль.
— Хорошо, спасибо вам. Нужно что-то оплачивать?
— Нет, не в этот раз. А Вы молодец, — сказала она мне. — Овуляторный синдром сразу признали. Девушка Ваша рассказывала — меня даже гордость взяла, что такие богатыри на Руси еще есть. И пульс, и про цикл спросили…
— Все знай и все умей, — ответил я. — Родители, знаете ли, гинекологи высшей категории, так что мне положено знать такие вещи.
— Видите, как Вам это пригодилось. А вот и бригада.
На этаже появились двое врачей «скорой помощи» с носилками. Ксюшу быстро погрузили и понесли, я пошел сзади.
— Позвони мне, как только сможешь, хорошо?
— Да, обязательно. Спасибо, Витя.
— Выздоравливай.
Машина «скорой помощи» уехала, я сел в грузовик и двинулся по узенькой улице Олеся Гончара (в честь которого и назван наш университет) в сторону Чернышевского. Через квартал я вернулся на круги своя — снова пересечение с Писаржевского. Теперь — «Варус». Прикупив себе в «АТБ» круассанов с шоколадом и малиной (обожаю эту французскую штучку!), поехал домой. Больше никаких неприятностей дорога не приносила, машину я вернул, не забыв поблагодарить своего дядю. Остаток дня провел с некоторым неспокойством, пока вечером не позвонила Ксюша — но у нее все было в порядке.
И почему я не художник?
Буквально на следующий день я после занятий поехал навестить подругу, не забыв при этом скромное фруктовое угощение. Ехать нужно было на трамвае до проспекта Карла Маркса, а потом еще восемь дней на собаках до самой Ленина, 2. Улица была забита автомобилями самых разных классов и мастей.
С первых же надписей на стенах здания и асфальте стало понятно, что гинекология и родильный дом расположены именно здесь. Тут не было привычных нам слов из трех букв, или «Цой жив!», нет. Молодые отцы благодарили молодых матерей за сыновей и дочерей. Однако, некоторые фразы вполне можно было заносить в школьные учебники для четвертого класса, чтобы детишки с радостью искали и исправляли ошибки. Толстая кисть и тонкие линии баллончиков — все это разноцветное «искусство» издали бросалось в глаза обычным людям. На меня же это, как всегда, «набросилось» не сразу, а как только я подошел поближе.
Пройдя церемонию с узнаванием палаты и надевания бахил, я двинулся в путь. Сюда еще не дошли современные архитектурные стили — широкие лестницы, высокие потолки, пол — плиты с цветастыми крошками, широкие и толстые двери лифтов с маленьким круглыми окошками почти под самым верхом… Так и ждешь, что за твоей спиной эти двери, скрипя, разойдутся, и оттуда вылезет какая-то потусторонняя нечисть. Как и в любой постсоветской больнице, запах здесь стоял подобающий — хлорка и медикаменты. В современных клиниках из белого кафеля мне бывать не доводилось.
Так что же произошло такого с моей подругой? Все дело в различиях мужской и женской анатомии, в том числе — и в устройстве репродуктивных органов. «Аппарат» мужиков прост, как автомат Калашникова. Созрело — выбросил. У женщин все намного сложнее, да еще и зависит от времени.
Сначала в яичнике под действием разных гормонов начинает созревать фолликул. И говорит он, как та лошадь из анекдота: «Я шмогу!»… Что это за шум? Кто-то не слышал анекдота? Ладно.
Идет себе мужик. Последние три рубля остались в кармане, а как потратить — не знает. Пришел на ипподром и решил поставить на какую-то лошадь. Ну, смотрит он на лошадей и выбирает… Вдруг подходит к нему старая беззубая кляча и говорит:
— Мужик, штавь на меня — я шмогу!
— Ты что, кляча! Не выиграешь ни в жизнь! — удивляется мужик.
— Нет, штавь на меня! Я точно шмогу…
Поставил он последние деньги на эту лошадь. Начались скачки, а кляча его бежит первой. Вдруг спотыкается в конце пути и падает. Мужик подбегает к ней и орет:
— Ах ты, старая коряга, я же на тебя последнюю трешку поставил, а ты…
А лошадь ему печально так:
— Ну, не шмогла я…
В общем, созревает фолликул — эдакая «стартовая площадка» для новой яйцеклетки. Растет это дело потихонечку где-то недельки две, а потом выходит самая красивая и важная актриса этого спектакля, упомянутая выше. Как раз это время называется овуляторной фазой менструального цикла. Яйцеклетка ждет оплодотворения, и если оно наступает, то происходят удивительные процессы, которые, тем не менее, сейчас нас не особо касаются — это уже отдельная история. В случае же, когда ни один сперматозоид не коснулся яйцеклетки, запускается процесс «ликвидации», который сопровождается некоторым кровотечением — это и есть менструация. Ее суть заключается в отторжении эндометрия — это такая «подушка» для оплодотворенной клетки. Потом, где-то через неделю, весь цикл начинается сначала. Конечно, это очень упрощенная модель, в которой изображены только самые главные вехи.
Когда же фолликул говорит: «Ну, не шмог я» — это называется ановуляцией. Случается такое по разным причинам — болезни, стрессы, нарушения гормонального плана… Яйцеклетка не выходит, никакого оплодотворения не возможно в принципе. Случается такое иногда и со здоровыми женщинами, но в особо запущенных случаях может привести к бесплодию.
Овуляторный синдром — это как раз нормальное состояние, характеризующее разрыв стенки фолликула и процесс продвижения яйцеклетки по маточной трубе. При этом и сам проход, и разрыв, и небольшое скопление крови могут причинять некоторую боль. Но те же самые стрессы и физические нагрузки (даже, возможно, физвоспитание, на которое сходила Ксюша в ту самую пятницу) могут искажать нормальную картину в сторону патологии. От сильной боли могут случаться обмороки. Кровотечение — так и вовсе с летальным исходом, если, конечно, вовремя не обратиться за медицинской помощью. Тогда делается операция, переливание крови… Но наш случай был одним из самых легких.
У Ксюши все было в порядке. Дополнительные обследования не выявили никаких неприятностей, состояние стабильное. Но, тем не менее, временно нужно находиться под присмотром. Я посидел у нее с часок, мы вместе написали заявление об отпуске на имя декана (чтобы потом не было проблем с преподавателями), а потом попрощались.
Так происходило еще пару раз. Я привозил ей конспекты, фрукты и все нужные вещи из дома, а она смеялась и смущенно сопела носом. Она учила меня рисовать — но вряд ли я был талантливым учеником. Она очень доходчиво объясняла, как и какие контуры надо изображать, где и почему лягут тени, но едва только я брал в руки карандаш — вся иллюзия простоты рассыпалась в пыль. Линии выходили или нечеткими, или рваными, или слишком толстыми… Но чаще всего — просто кривыми. Когда же Оксана отнимала у меня бумагу и начинала все исправлять, то я очень удивлялся — как из того кошмара, что я натворил, рождались сказочные единороги, мягкие коты и даже наши одногруппники! Я завороженно наблюдал за ее четкими и выверенными до последнего микрона движениями, за блеском ее заинтересованных глаз… Рисуя, она словно бы создавала характер и душу всему, что изображала — да и неудивительно. Когда я делал что-то не так, она замирала с одним и тем же выражением на лице и оставляла любопытный взгляд на мне, немало смущая, но тут же ободряюще улыбалась краешками губ. Я совершенно не замечал, как летело время — в наблюдениях за одними только ее нежными движениями проходили часы, но мне казалось — миллениумы. Наши пальцы иногда хватали один лист бумаги или ластик — но это совершенно ничего не значило. Ее парень учился где-то в Харькове, и она периодически его навещала… В общем, мои продуктивные посещения проходили подобным образом до самого четвертого раза, когда мы решили выйти в парк.
На территории больницы был свой небольшой парк. В тот день его желтизна резко контрастировала с серым небом, из которого все никак не хотел идти дождь, несмотря на все прогнозы. Мы медленно прогуливались в одиночестве, а города вокруг словно бы и не было. Я хочу сказать, что наш университетский парк одной стороной граничит с проспектом Гагарина, и оттуда постоянно слышен шум автомобильных двигателей и клаксонов, рев троллейбусов и всевозможных уличных гонщиков. Больница же требовала тишины, поэтому все основные автомобильные тракты проходили вдали от нее.
Кое-где стояли деревянные лавочки, но они были пусты. По дереву пробежала белка, потом спустилась вниз, села на листьях и выжидающе посмотрела на нас. И совсем она не такая, как рисуют в детских книжках! Где роскошная, почти лисья, рыжая шуба? Тело нашей белки было серым, и только голова с длинными кисточками ушей и пушистый хвост — «правильными».
— Извини, зверек, угостить тебя нечем, — сказала Ксюша.
Белка, словно бы понимая русский язык, ускакала прочь и скрылась за деревьями. Оксана подтянула конец легкого лилово-фиолетового шарфа и двумя скорыми движениями поправила длинную прядь волос, выбившуюся справа перед глазами. Эх, и почему я не художник! Ведь это была бы одна из лучших картин, что когда-либо рисовались. Пусть и не мирового уровня… Больничный парк, желтый и уже наполовину облезший, дымчато-серое небо, графитовые пятна потрескавшегося асфальта, проглядывающие сквозь неровный слой опавших листьев… И центральная фигура — Ксения. Такая тонкая и невесомая, что, кажется, только тронь — и ее образ развеется, как дым от костра. Темная английская куртка с мехом на воротнике, а на нем ярким пятном — тот самый шарф. Светлые сапоги с почти плоской подошвой, доходящие до половины голени… Никогда таких не видел. Или просто не замечал?
Желтый кленовый листок, медленно вращаясь, упал Ксюше в откинутый капюшон куртки.
— Постой, — сказал я и извлек его. — Вот так-то лучше.
Она стремительно и широко улыбнулась (тут до меня дошло, кого «Колгейт», вероятно, снимал в своей рекламе), на секунду замерла в таком состоянии, а потом, слегка наклонившись (я все-таки на шесть сантиметров ниже этой красавицы) коротко прикоснулась губами к моей скуле… И тут же мелко покраснела самыми верхушками своих щек. Листок выпал из моих разжавшихся пальцев и уполз по земле, подхваченный легким дуновением ветра. Через мгновение на то же место, где со мной осталась частичка Ксюши, упала маленькая холодная капля.
— Дождь, — сказал я. — Пойдем.
Мы пошли назад, взявшись за руки. Возможно, мне лишь показалось, что ветер и вода уже не могли охладить маленького пятнышка контакта на моем лице.
Уже в здании я немного дрожащей от волнения рукой поправил мокрую прядь ее темных волос и сказал:
— Позвони мне, как только узнаешь, когда тебя выпишут. Я приеду.
Возвращаясь домой, я глядел из окна трамвая на усиливающиеся потоки воды, сквозь которые, ломаясь и искажаясь, пробивались фары встречных автомобилей. Музыка. Музыка играла в моей голове.
Когда идет дождь, когда в глаза свет
Проходящих мимо машин, и никого нет…
И самое главное, относящееся, похоже, к нам обоим:
Ты не один!
Велик словом своим Юрий Шевчук.
Все знай и все умей
Как мы и договаривались, Ксюша позвонила за день до выписки, вечером. Время было удобным — если уйти с последней ленты (у меня и так там все в порядке), то как раз можно было успеть. Я тут же позвонил дяде и попросил грузовик.
— Опять, что ли? У вас там не общежитие, а лазарет какой-то!
— Паш, ну я тебя прошу! Забрать из больницы хочу.
— На маршрутке доедете.
— Я хочу выглядеть круто и по-рыцарски, — ответил я, уже зная, что ключи почти в кармане. Дядя всегда начинал игру под названием «Забудь о желании и делай наоборот», чтобы потом выполнить это самое желание, да еще и втройне. Я уже с ним так покупал наушники. Он тогда предложил мне спаять к советским высокоомным «ТОН-2» усилитель на лампах, чтобы потом эту адскую машину подключать к телефону. В итоге все равно взяли KOSS Spark Plug.
Так и случилось. Немного попрепиравшись, дядя разрешил подъехать завтра к нему домой за грузовиком, не забыв при этом добавить, что он-то в мои годы «нормально» ухаживал за девушками, а не катал их на «полуторках».
Я перезвонил Оксане и окончательно договорился с ней о встрече, после чего, еще немного поиграв в «Limbo», залег спать.
День начался вполне обычно. Я, залипший и зависший, включил чайник и пошел полоскать морду под струей холодной воды. Все еще полусонный, разогрел какую-то еду (что останется с предыдущего дня — то и ем), переоделся и размеренным шагом направился в корпус. Курить мне не надо — соответственно, на это нет и потерь времени.
Две высших математики — это два часа и сорок минут, плюс одна перемена на десять, вторая — на двадцать минут. Физика, а потом пошел к преподавателю теормеха. Он у нас мужик адекватный, и договориться об уходе с ленты без получения соответствующей отметки в журнале вполне возможно. Так и случилось, и уже в час дня я был дома. Закинулся булкой с маком и половиной чашки растворимого кофе, а потом «встал на лыжи». На выходе из общежития меня встретил одногруппник Роман, тоже, очевидно, решивший, что теормех в этот день совершенно лишний.
— Витек, ты куда?
— Гулять, — совершенно автоматически ответил я.
— Клюбы, клюбы, — с варварски-восточным акцентом поддразнил меня друг.
— Ага. Бери выше — больницы!
Обитать в пятом общежитии по-своему скучно. Только вышел — и уже на улице Казакова, никаких тебе интересных декораций. Можно еще, конечно, пройти кругом, как это сделали мы с Ксюшей на машине десять дней назад, и тогда можно увидеть седьмое, соседнее, общежитие, спортивную площадку и снова наше пристанище, и снова улицу Казакова. Намного интереснее жить в четвертом. Они могут, кстати, попасть на ту же Казакова двумя путями — можно пройтись по улице генерала Пушкина, а можно через территорию студенческого городка, и тогда будут видны неизвестно зачем нужный культурно-бытовой комплекс, большой недострой и наше общежитие. Оттуда — снова на выход. Нет, в четвертом тоже не очень интересно жить.
День выдался достаточно светлым и сухим. Улица Казакова мало меняется — то есть листья, то их нет, то снегом все завалено, то лужи под ногами. Слева почти постоянно идет высокий ажурный забор, крашеный черной краской, за которым несколько многоэтажек сменяются парком. Это все наше, университетское. Справа — жилые дома и несколько маленьких магазинчиков, концентрация которых становится тем выше, чем ближе к проспекту они расположены.
Проспект надо еще перейти. Это место любопытно тем, что движение всех участников регулируется автомобильными светофорами. Хорошо еще, что трамваев тут нет, иначе бы началась такая путаница, что мама не горюй!
Нужная маршрутка попалась почти сразу, и даже оказалось свободное место в конце салона. Оплачивать проезд нужно при входе. В городе, откуда я приехал, это делали на выходе. Так же первое время было непривычным наблюдать спящих пассажиров. Мой город был маленьким, и спать не имело смысла — только сядешь, а уже и выходить надо. В Днепропетровске же, напротив, очень длинные перегоны. У меня здесь, например, живут родственники, к которым, если очень повезет, можно добраться за сорок минут. Если нет — то цифра растет в какой угодно прогрессии, в зависимости от загруженности дорог и наглости водителя.
Вылез на проспекте Пушкина, и, перейдя дорогу, оказался на разбитой улице Чичерина. Триста метров — и я уже вошел во дворы многоэтажек на Свердлова. Легкая улыбка посетила мое лицо — «ГАЗик» стоял на том же месте, что и всегда. Позвонил в домофон, поднялся на второй этаж, и, взяв ключи, снова вернулся к машине. Мне показалось, что щель между мордой машины и крышкой капота больше, чем нужно, и я прихлопнул по ней сверху. Так и есть, замок до конца не закрылся.
Дверью тоже нужно хлопать посильнее — все-таки грузовик, да еще и старенький. Внутри машина покрашена в обычный «ГАЗоновский» цвет «хаки», а вот «лиана» снаружи уже не заводская. Любой советский грузовик в случае войны подлежал мобилизации в войска, поэтому «хаки» долгое время был единственным, пока двухцветный «ЗиЛ-130» не нарушил эту традицию. Панель приборов привычно серая, с висящей под спидометром пломбой и четырьмя большими винтами в углах. Циферблаты черные, с серебристыми отметками; тут же — контрольные лампы: температура воды, давление масла и указатель поворотов, который отображает сам факт их включения, но никак не направление. Маленькие рукоятки управляют дроссельной и воздушной заслонками, светом фар, включением отопителя и стеклоочистителей. Все они одинаковы с виду, никаких подписей нет — надеяться надо лишь на память. Выключатель зажигания — просто поворот ключа, никаких замков на рулевое. Слева под панелью есть большая ручка с крупной белой надписью «Капот» для его открытия. Рукоятка управления жалюзи радиатора — ну, да это ни у кого не работает. Слева — розетка для переносной лампы. Совсем уже внизу ножной переключатель головного света, омыватель стекла, три педали, кнопка стартера. Коробка передач родная. У нас при школе было два «пятьдесят вторых» — один обычный, а второй с задним мостом от «ГАЗ-51» и коробкой от «ГАЗ-53». У нее не прямой, а изогнутый рычаг, на котором нет «собачки», которую нужно поднимать для подстраховки от ошибочного включения заднего хода. «Собачку» заменяет мощная пружина. Ездил я на обоих наших грузовиках, но больше нравился «чистый» «ГАЗ-52». Коробка-53 уже с синхронизаторами, поэтому не так сильно трещит и почти не воет. А разве может советский грузовик-труженик быть «тихоней»? Абсурд!
Итак, сцепление, передача, стартер, снова сцепление с передачей, потом ручник, потом опять сцепление, немножко приоткрыть дроссель… Все мои действия щедро сопровождались разными металлическими звукам. Едем. Со Свердлова — на Шмидта, оттуда — на проспект Пушкина, дальше по Серова выехал на Юлиуша Словацкого (пересекая при этом проспект Маркса) и Плеханова, а потом, через четыреста метров, попал в нужное место. Меня немало порадовало, что на дорогах, по которым я ехал, не было запрещающих знаков, а светофоры почти постоянно светились ровным зеленым.
Подруга моя, похоже, уже была выписана, поэтому мы быстро загрузили все ее немногочисленные вещи в машину и приготовились ехать. Однако двигатель, едва только запустившись, начал «троить». Мы переглянулись, и я тут же отвернулся, словно бы изучая показания амперметра. На самом деле, я в очередной раз не смог выстоять под подобным молнии взглядом пары блестящих янтарных глаз.
Есть, кстати, две возможные версии появления термина «троит». Первая, научно обоснованная: как известно, автомобильные двигатели в основном четырехтактные. Впуск топливно-воздушной смеси, ее сжатие, потом поджиг искрой в конце второго такта, рабочий ход, основанный на расширении, и выпуск отработанного газа. Так вот, когда по какой-то причине поджига не происходит, в цилиндре выполняются лишь три такта, и двигатель от этого «троит». И вторая версия, «народная». Легковые автомобили СССР обладали в основном рядными четырехцилиндровыми двигателями, и если по какой-то причине один цилиндр не работал, то это делали остальные три. В данном случае наш ГАЗон омерзительно «пятерил», но такое название как-то не прижилось в широких кругах водителей. А если у спорткара «Bugatti» будут проблемы — что же ему, пятнадцатерить тогда? В общем и частном случае, «троение» сколько-угодно цилиндрового двигателя — это его нестабильная работа, особо хорошо слышимая и заметная на холостых оборотах.
Я отъехал на квартал от больницы, чтобы не шуметь неисправным мотором, и лишь потом, подмигнув Ксюше, открыл капот. Почему-то машина всегда казалась мне намного больше, когда я вставал на ее бампер и глядел сверху на двигатель и его агрегаты.
Мотор здесь нижнеклапанный, поэтому головка блока цилиндров почти плоская, и из нее вертикально торчат свечи с рыже-коричневыми наконечниками и ярко-красными высоковольтными проводами, идущими из трамблера. Вот отсюда мы и начнем. Есть простой метод проверки нерабочего цилиндра — снимаем с соответствующей свечи провод и тут же бросаем его куда-то на «массу», например, на один из многих болтов головы, чтобы не навредить катушке. Если двигатель начнет работать еще омерзительнее, уже без двух цилиндров — значит, этот был исправен. Так, что у нас? Первый… Дыг-дыг-дыг… Одеваем назад, пока совсем не заглох; значит, первый работает исправно. Цилиндры считаются по порядку, начиная от самого ближнего к вентилятору. Второй… Двигатель сердито зашатался подкапотном пространстве. Второй тоже жив. Третий. В порядке. Четвертый. Работает. Пятый… Ничего не изменилось, хуже не стало. Проверим еще раз. Нет, определенно пятый. Проверяю для очистки совести шестой — с ним проблем нет. Значит, все же пятая свеча не дает искры. Что же это может быть? Заглушив двигатель, достаю из бардачка кусок толстой медной проволоки (такие вещи у запасливого водителя всегда разбросаны в избытке по всей машине) и провожу экспресс-тест на наличие в полости наконечника следов окисления. Нет, все в порядке. А если провод снять с трамблера и там поковырять? В отверстии крышки белеет туго запыжеванная бумажка, даже слегка влажная на ощупь! Зная, что это не является стандартной деталью батарейной системы зажигания автомобиля «ГАЗ-52», с некоторым трудом вытаскиваю ее, вставляю провод на место, надеваю наконечник на свечу, захлопываю крышку капота, и, улыбаясь, возвращаюсь в кабину.
— Ну, что там? — первым делом спросила меня Ксюша.
Я рассказал ей о диагностике и найденной «закладке», и добавил:
— Мой дядя Павлик — большой шутник. В этот раз он, похоже, решил проверить мою смекалку и знание устройства автомобиля. Значит, пока бумажка мокрая, она проводит ток, и свеча работает. Под капотом жарковато, влага испаряется, бумага высыхает и становится изолятором. А тут уже и двигатель «троит».
— Молодец, — похвалила меня Оксана. — Вот тебе уже и применение знаний на практике.
— Все знай и все умей, — ответил я. — В старой книжке «Записки автолюбителя» так называлась одна из глав, где автор делился своим опытом.
Машина завелась и подарила ушам знакомое и приятное «мурлыканье».
— Какая классная елочка! — сказала Ксюша и тронула пальцем зеленую картонку в форме деревца, болтавшуюся под потолком. — Сто лет таких не видела!
— А что ты хотела? В девяностые нельзя было представить ни одной машины без такого освежителя воздуха. Что тут у нас? Ваниль — ну, как всегда. Обычно ее под зеркало вешали — но здесь его нет. Да уж, так вот и вспоминается детство.
Мы проезжали тихие дворы и переулки с желтыми деревьями.
— А ведь он мог пошутить еще остроумнее, — размышлял я вслух, стоя перед светофором проспекте Карла Маркса, выехав с улицы Юлиуша этого… Как его, дьявола… Словацкого. — Затолкать эту бумажку под центральный провод трамблера. Ехала машина — и остановилась. Генератор исправен, топливо есть. Вот и ищи-свищи. Бобину никто на дороге перебирать-то не будет…
— И ведь как остроумно-то придумал, — повторил я, заприметив любимую пиццерию в пятиэтажке. — Не вижу здесь знака, запрещающего парковать грузовики. Значит, можно. Зайдем? Я угощаю.
— Вить, а я не голодна, спасибо, — улыбнулась Оксана, заплетая короткую косичку на правой стороне. В этот день она, как и всегда, не пользовалась ни заколками, ни резинками, ни шпильками, дав полную свободу своим волосам. А те уж под действием традиционной силы тяжести развесились до самых лопаток, если не ниже! Впервые за год, что мы знакомы, я понял, на что похож этот цвет. Советская газировка «Байкал»!
— А я — напротив, очень даже хочу есть.
На маленькой стоянке каким-то чудом оказалось место для нас, и я, оставив машину, помог Ксюше выбраться. Луч солнца, на мгновение выглянувшего из-за тонких полупрозрачных облаков, осветил ее почти распавшуюся косичку. Мы вошли в «ресторан быстрого питания» (официальное название звучит так) и встали перед меню.
— Выбирай, — сказал я.
— Я не хочу, правда.
— Ладно. Будьте добры, пиццу.
— Начинка?
— Охотничьи колбаски, сыр, помидоры, грибы. Маринованные. Ксюша, твой ход. Я хочу с отпраздновать твое выздоровление и возвращение в ряды студентов физтеха.
— Уговорил. Блинчик с грибами и чай с лимоном. Достаточно.
— А мне еще стакан «Байкала».
Оплатив заказ, мы получили номер «пять» (я усмехнулся — дядины шутки, похоже, преследовали нас) и пошли искать подходящий столик. Нашли — в уголке у окна. По очереди помыли руки, тут как раз и еду принесли. Как бы Ксюша не хотела, но все равно я ей незаметно за разговорами скормил половину пиццы.
— А заплети косу, если не сложно, — попросил я.
Скромно потупив взор, Оксана принялась переплетать пряди справа, пока я не остановил ее на половине.
— А левую?
Выполнив второе мое пожелание так же, до половины, она подняла глаза:
— Так?
— Точно так, — я посмотрел сквозь толстый стакан с «Байкалом» на нее. Цвета действительно сошлись. — Ты прекрасна, Ксюша. Честное шоферское.
Она немного покраснела и притронулась к волосам.
— Нет, не надо. Эти недоплетенные косы что-то содержат в себе.
— Я сейчас как Пеппи Длинныйчулок, да? — спросила она и улыбнулась.
Перед тем как ответить, я помотрел на зеленую морду нашей машины. Она помогала сосредоточиться. Самый последний вариант облицовки — десять вертикальных прорезей, выштамповка «ГАЗ», прозрачные стекляшки передних указателей поворота и габаритных огней… Я медленно перевел глаза на Ксюшу, и глядя точно на бархатистую радужку, словно бы вырезанную искусным мастером из дорогой породы дерева, произнес:
— Даже лучше. Может, ты хочешь еще куда-то, или уже возвращаемся? Ты устала?
— Поедем домой.
Мы покинули пиццерию и снова сели в грузовик. Темнело. Навстречу по всей видимой длине проспекта растянулась тонкая жемчужная линия из автомобильных фар. Впереди, по нашей полосе, вспыхивали рубиновые стоп-сигналы и янтарные поворотники.
— Смотри, красота какая! Сейчас, сейчас!
На пересечении улицы Чернышевского и проспекта Гагарина как раз шел трамвай и бросал голубые искры из-под пантографа, проходя какие-то определенные участки проводов. Ярко светилась аптека и два банка — как раз друг напротив друга.
Проспект Гагарина был хорошо освещен. Он выглядел совсем иначе в ближнем свете наших и чужих фар, огней реклам, уличных фонарей, окон домов. Огромный офис мобильного оператора «Киевстар» подсвечен нежно-голубым — значит, мы почти на месте. Поворот налево — и вот уже и улица Казакова, залитая желто-оранжевым светом. В это время здесь, как, впрочем, и всегда, можно увидеть праздно шатающихся студентов и куда-то спешащих дяденек с портфелями. Яркий фонарь впереди, бетонные плиты в качестве ограждения — это соседний нам недострой. Поворот направо, сброс скорости до «легко узнаваемой» первой передачи, потом налево… Остановившись перед невысоким бордюром, я забросил туда машину короткими и выверенными нажатиями на педали газа и сцепления, после чего, припарковав ее на свободном месте напротив темной громадины культурно-бытового комплекса, повернул ключ в замке зажигания. Нити лампочек головного света из раскаленно-белых за какое-то мгновение стали оранжевыми, а потом погасли. Я этого, конечно, со своего места увидеть не мог, но хорошо знал, как это выглядит. За панорамным лобовым стеклом стало темно и тихо. В десяти метрах слева от нас ярко светился вход общежития, а над ним — десятки окон. Слышно несколько щелчков со стороны набегавшегося за день двигателя, негромкий скрип внутренностей и обшивки дивана — кто-то из нас пошевелился.
— И на этом мы ставим точку, — процитировал я нашего математика и взялся за одну из сумок подруги.
— Ой, не спеши, — сказала мне Ксюша, склонив голову чуть набок и снова напомнив мне рекламу «Колгейта». В полумраке кабины ее слова прозвучали необычно и немного настораживающе. Я сначала было подумал, что она бросится мне на шею или сделает еще что-то импульсивное, но девушка лишь затянула ручной тормоз.
— А вот теперь модульная контрольная работа считается официально написанной, — ответила она мне в том же духе пародии.
Мы покинули кабину грузовичка и пошли в общежитие. Вахтерша даже не обратила на нас внимания — так ее увлек сериал по черно-белому телевизору.
— Как здорово! А то я уже пропуск где-то потеряла!
— Ты меня все сильнее удивляешь с каждым днем, — сказал я, не в силах сдерживать улыбку. Это раньше приходилось так делать — мне мешали брекеты. Даже не столько морально, сколько физически — резко сменив мимику, можно было неслабо пацарапаться. Но уже три недели я учился улыбаться заново — и, чувствовалось, Ксюша активно мне в этом помогала.
— Да, я такая. Но с этой вахтершей мы знакомы — как-то она меня загоняла в комнату после полуночи.
Третий этаж. Мимо на запахе жареной курицы проплыл невероятно высокий парень со сковородой. Четвертый. Пришли.
— Витя, зайдешь на чай?
— Я бы с радостью, но надо вернуть машину, пока она еще на ходу и очередная шутка не сработала.
— Ладно. Ты приходи, как захочешь. Всегда рада тебя видеть. Ты ведь был прав… Ну, с больницей.
— Конечно. Спокойной ночи, Ёжик.
— Так рано?
— Это был трудный, но чертовски приятный день, — ответил я ей и обнял… До чего только смог достать.
— Счастливого пути.
Ксюша зашла в комнату, а я без промедления спустился по лестнице. Пропустив девушек у турникета, вышел наружу, чтобы подержать дверь открытой еще для одной. Ведь помогать надо не только тем, кого знаешь.
«ГАЗик» послушно завелся, панель приборов мягко подсвечивалась желтым светом лампочек накаливания. Тусклый матово-белый плафон под потолком помог мне увидеть оброненную на пол кожаную перчатку. Да, Оксана жаловалась, что у нее мерзнут руки. Спрятав находку в нагрудный карман рубашки, я дал машине малый ход, объезжая статичные препятствия и пропуская товарищей по общежитию.
Тротуар на улице Казакова едва ли не шире проезжей части, что всегда меня удивляло. То ли мне показалось, то ли и вправду — но с уходом Ксюши на улицах стало темнее. Нет, точно не показалось — от синей надписи «Киевстар» остались только буквы «ВС». О том, что в кабине стало совсем пусто, и говорить нет смысла. Тут и раньше-то немного развлечений было — одна только панель приборов и коробка передач с викториной «затрещит при переключении или нет?», а с уходом пассажира, да еще такого приятного, и совсем стало тоскливо.
Иногда казалось, что в этот вечер выехали все существующие в городе автомобили — так много было ярких фар. На некоторых же улицах, напротив, я ехал в сопровождении лишь двух-трех попутчиков.
Как-то так в аккуратных овалах зеркал светлыми пятнами и полосами осели проспекты Гагарина и Пушкина, а потом я свернул на Свердлова и сбавил скорость, чтобы не задеть припаркованные то тут, то там легковые автомобили. Оставив машину на том же месте, где она была днем, я провел рукой по нагревшемуся капоту и пошел в сторону нужного подъезда. Звонок в домофон — и уже через полминуты я стоял в прихожей дядиной квартиры.
— Ну, как съездили? Удачно? — спросил он меня.
— Конечно! Только машина что-то сегодня проблемная какая-то.
— Да ну? — фальшиво-удивленно спросил дядя, проведя ладонью по руинам когда-то пышной шевелюры.
— Точно-точно! Стала троить, зар-р-раза. Ну, я вылез, на карбюраторе накрутил винтов, чтобы поехать как-то. Думаю, шейки на коленвале уже задраны, потому что масло от перелитого бензина, сам знаешь, лучше не станет. Но это же не все! Сцепление, похоже, тоже уже оборвано, потому что я сначала долго пытался тронуться, а он все глох или буксовал. И совсем уже по мелочи — влетел я в открытый люк, так что левое внутреннее, кхм… Извольте заменить. Все. Засим дефектную ведомость считаю полной, но разбитую лобовушку прошу на меня не вешать! Дети-с.
— Трепло ты, как я погляжу!
— А в кого пошел? Не сам же пятый цилиндр отключился!
Тетя Маша, выглянув из кухни, прервала нас и предложила мне поужинать с ними.
— Нет, спасибо. Я лучше на выходных загляну, а сейчас — домой.
Все-таки они дали мне с собой банку малинового варенья, и только тогда мы попрощались — после недолгого разговора об учебе и родителях. Захлопнулась дверь, но… Я стоял на темной лестничной площадке совсем один и смотрел через окно. Город поддерживал разноцветные огни — и ровно горящие, и чуть-чуть дрожащие, и мигающие в своем каком-то ритме… Желтые, красные, голубые — магазины привлекали покупателей, а те спешили, как бабочки к огню керосиновой лампы. Если бы кто-то только знал, как мне не хотелось расставаться с этим днем! Но стремительно надвигалась ночь, надо было ехать домой и укладываться спать, чтобы через восемь-девять часов начать все заново.
Музыка. Из соседней квартиры тихо доносилась музыка.
Снова от меня ветер злых перемен
Тебя уносит,
Не оставив мне даже тени взамен,
И он не спросит,
Может быть, хочу улететь я с тобой
Желтой осенней листвой,
Птицей за синей мечтой.
Позови меня с собой,
Я пройду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне ни пророчил.
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.
03.11.11 — 14.02.12
Выражаю свою благодарность Верховной Раде Украины и лично Министру внутренних дел Могилеву А. В. за отмену доверенности на автомобиль. Без их содействия события рассказа развивались бы несколько иначе — нам с Оксаной пришлось бы ехать на маршрутке.
Еще хотелось бы поблагодарить всех моих университетских друзей за самую разнообразную помощь. Без них этот рассказ вряд ли кто-то бы увидел.
И да, не ищите Оксану в 412-й, а Виктора — в 626. Я извиняюсь перед людьми, живущими в этих комнатах — я не хотел вас беспокоить. Ситуация напоминает песню Бориса Гребенщикова «212-85-06».
О происхождении этого телефонного номера ходят легенды. По одной из них, это телефон тех лет самого Гребенщикова. По другой, в середине 1980-х годов на одной из АТС случилась ошибка, в результате которой все звонившие по этому номеру соединялись между собой. Сам БГ утверждает, что номер придуман им совершенно случайно: «Я приношу и еще раз пользуясь случаем публично приношу извинения этом несчастным людям, которых я так подставил, совершенно об этом не подумав. Когда я писал эту песню, я ходил по Невскому и писал потому что мне нравилось сочетание слогов, оно как- то на регги очень хорошо ложилось, и я совершенно не думал о том, что я эту песню напишу, потом запишу и тут люди всколыхнуться и начнут звонить, номер отрубили, по-моему через полгода. Люди были замучены страшно. Я страшно перед ними виноват».
Plymouth